Я старался гордится своей службой, но не мог, все что я чувствовал – это стыд. Расистское самооправдание больше не помогало скрыть от самого себя, тот факт, что это была оккупация, это были люди, это были другие люди и с тех пор, я страдаю от чувства вины, когда вижу пожилого мужчину похожего на того, которого мы положили на носилки и сказали иранской полиции его забрать, потому что он не мог передвигаться самостоятельно, я чувствую вину каждый раз, когда вижу мать с детьми, подобную той, что рыдала и кричала в истерике, что мы хуже Саддама, так как выгнали ее из дома, я чувствую вину каждый раз, когда вижу молодую девушку, похожую на ту, которую я схватил за руку и вытащил на улицу.
Нам говорили, что мы боролись с терроризмом, но настоящим террористом был я, а оккупация настоящим террором.